Артур Ланк

Hofrat Dr. Arthur Lanc

"В начале лета 1944 года ко мне в операционную зашел пожилой человек с еврейской звездой. Я представил его, чтобы не "заставлять" пациентов находиться в палате с таким человеком. Он представился: "Доктор Липот Фиш, врач из венгерского еврейского транспорта, который недавно был направлен на работу в Kartoffelverwertungs-AG. Я хотел бы попросить вас одолжить мне иглу для венепункции для пациента с инсультом". Я протянул ему руку с иглой и спросил его: "Коллега, чем еще я могу быть вам полезен?" Смущенный и счастливый от того, что к нему обратились как к человеку и коллеге после всего, что было до этого, он попросил сигарету. Я принес ему все сигареты, которые у меня были в квартире, и поручил ему каждую пятницу после работы докладывать мне о состоянии здоровья склада. На самом деле по вечерам мы сидели вместе, и моя жена готовила любую вкусную еду, которая была доступна в то время. Он всегда носил с собой в чемодане то, что было необходимо ему и его товарищам по лагерю: лекарства, еду, сигареты, одежду.

Тем временем наступила поздняя осень, и мне сказали, что, когда фронт приблизится к нашим границам, евреев перевезут в концлагерь для окончательного решения. Мне, как медицинскому работнику, сообщили об этом накануне. Между тем я уже давно заметил, что врач-еврей обычно оставался со мной в течение часа, и ему запрещалось выходить. Мне было велено узнавать о санитарной ситуации по телефону или на месте. Тем временем я договорился с доктором Фишем, что, когда узнаю о транспорте, задам ему вопрос лично или по телефону: Как поживает пациент с ветряной оспой? В ответ на это кодовое слово он должен был убежать через заднюю дверь, которая была бы открыта, пересечь луг длиной в несколько сотен метров и спрятаться в начинающемся там молодом лесу. Тем временем я договорился с официальным ветеринаром, доктором Кришем, чтобы он этой ночью предупредил беглецов сигналом рожка и привел их в приготовленное укрытие. Мы договорились с мастером-кожевником Иоганном Вайснштайнером из Хохенайха, что он спрячет их в здании, расположенном вдали от посторонних глаз.

В то же время наступила чрезвычайно суровая зима, когда 23 декабря 1944 года я неожиданно получил известие о том, что в Гмюнд прибыл транспорт с 1700 венгерскими евреями, которых разместили в зернохранилище. Я поспешил туда и столкнулся с ситуацией, которую никогда не забуду: При минусовой температуре 1700 человек в бедной одежде лежали на бетонном полу огромного склада на тончайшем слое соломы. В центре помещения находилась единственная коксовая печь. Некий доктор Дарвас представился как главный врач, но в его распоряжении не было ни лекарств, ни медицинских средств. Он провел меня через ряды людей, которые все лежали, истощенные до состояния скелетов. Почти все они страдали от дизентерии, похожей на диарею. Каждые несколько мгновений некоторые из них поворачивались вокруг своей длинной оси, сдирали с себя одежду и испражнялись водянистым стулом. Во время этой экскурсии доктор рассказывал мне о различных профессиях пациентов и именах известных ученых, актеров и других ведущих деятелей венгерской общественной жизни. Однажды я был свидетелем того, как глава района по имени Лукаш показывал гостям в униформе так называемых золотых фазанов и замечал при этом: "Вот видите, какие они свиньи". На самом деле эти люди были слишком слабы, чтобы ходить в уборную, устроенную перед лагерем. Сначала мне удалось раздобыть вагон соломы. То, что мне удалось раздобыть в виде животного угля или других кишечных лекарств, естественно, было совершенно недостаточным для 1700 человек. Вся наша рождественская выпечка, которую моя жена упаковала в сравнительно небольшую посылку, которую я бросил где-то в лагере, конечно, тоже была лишь символическим актом, никак не улучшавшим рацион заключенных - свекольная вода и кусок хлеба.

Одна сцена до сих пор сокрушительна в моей памяти: группа из примерно 15 молодых девушек, которые сгрудились в углу, чтобы избежать заражения, продолжали предлагать себя в качестве совершенно здоровых рабочих. Они не могли понять, что во время войны можно обойтись без них. У меня болело сердце от мысли, что я не смогу спасти этих девушек от смерти. И все же 485 из этих 1700 человек были избавлены от горькой участи быть отравленными газом в концентрационном лагере: они умерли за 55 дней между 23 декабря 1944 года и 16 февраля 1945 года, то есть примерно по 10 человек в день, зараженных собственными экскрементами. 16 февраля 1945 года я получил сообщение о том, что на следующее утро все евреи должны быть депортированы из обоих лагерей. Я сразу же отправился в барак, где содержались больные евреи из центра по переработке картофеля. В конце осмотра, в присутствии командира СА Шессла, я задал случайный вопрос о состоянии больного ветряной оспой. При этом кодовом слове доктор Фиш побледнел от волнения, что осталось незамеченным. Наступил нулевой час. Для нас, разработавших план, и наших троих детей, но прежде всего для отобранных помощников, начались роковые часы нашего существования. В половине шестого утра зазвонил телефон. К моему ужасу, на линии был доктор Фиш. "Откуда вы говорите?" - "С вокзала! Нас не забрали, могу я с вами поговорить?" Доктор Кирш и трое беглецов действительно разминулись, они забежали слишком далеко в лес. Теперь безумие нужно было попытаться совершить средь бела дня. Доктор Кирш привел двух других из леса, а я повез доктора Фиша на своей машине по боковым дорогам к приготовленному укрытию [на чердаке кожевенного завода Вайсенштайнера в Хохенайхе]. Тем временем брат кожевника, священник и композитор Раймунд Вайссенштайнер, приговоренный к смерти, нашел дорогу туда и сумел скрыться в районе Цветтля. Пока все было неожиданно хорошо. Скорее всего, никто не заметил нашей акции. Должно быть, во время транспортировки произошла большая суматоха, и командир СА сказал: "За этим стоит только Ланк. Он всегда в сговоре с рыбами. Но если я его поймаю, то сам убью их обоих". Но доказать это ему не удалось, и 9 мая, когда прибыли русские, мы все смогли вздохнуть с облегчением. Они вчетвером вошли в нашу квартиру, Раймунд Вайсенштайнер сел за пианино, и, пока все боялись выйти из дома из-за русских, из открытых от жары окон в мир, избавленный от нацистского террора, фортиссимо звучала импровизированная "Аллилуйя"."